Поджигатели родины
В сухой ясный апрельский день, особенно ближе к вечеру, когда долгожданное весеннее солнце скрывается в Америку и Азию на небольшой технический перерыв, чтобы назавтра продолжать работу по возобновлению жизни, с самолета отлично можно определить, с чего, то есть с какого места, начинается наша родина.
Сверху сразу видно: вот это еще не наша земля, а вон там уже точно нашенская. Потому что именно там ползут по этой земле широкими фронтами, беря в клещи что небольшие перелески, что не оттаявшие еще толком и голубоглазые озерца, вызывающе красные языки пламени. Вызывающе – по отношению к раскинувшейся под крылом самолета природе. И то тут, то там – до самого горизонта – вздымаются над землей в застывшем в предзакатном весеннем штиле высоченные столбы дыма.
Это горит подожженная кем-то прошлогодняя сухая трава.
В каком-нибудь Мюнхене, погрязшем в уюте своих парков, скверов и садиков, весна нет-нет да и прорывается в город запахом коровьего навоза, что тамошние околостоличные байеры-фермеры аккурат в это время года развозят по своим экологически чистым полям. И даже в международный аэропорт ты проезжаешь сквозь этот отчаянно деревенский запах.
Но разве ж нам пристало гордиться таким вот амбре? Нет, не пристало, хотя оно нам, конечно, не чуждо. Быть может, поэтому у нас весна неизменно пахнет травяными пожарами, а весенние туманы, стелющиеся по полям и ложбинам, суть не порождение самовольной природной бессмыслицы, но есть творение рук наших человеческих, они же дым отечества.
Зачем наши люди по весне столь упоенно жгут траву? А в том, что травяные пожары у нас в подавляющей своей части дело рук именно человеческих, нет ведь ни малейших сомнений. Фундаментального научного труда на эту тему, к сожалению, до сих пор не написано, что оставляет большой простор для полета фантазии сквозь весенний угар.
Быть может, по весне срабатывает в нашем человеке некий генетический код, «зашитый» туда еще скотоводами-кочевниками, двести лет державшим нас в своей Золотой орде? Ведь сумели же они «прошить» единым генетическим кодом всю отечественную элиту начиная от Александра Невского и Ивана Калиты, привив ей циничную готовность ради получения от главного хана ярлыка на великое княжение в этой стране что удавить без оглядки на стыд и на совесть любого знатного и даже единокровного коллегу-конкурента, что загнобить до покорной рабской нищеты вверенный в управление и налогообложение плебс.
Правда, со времен кочевников какой-либо практический смысл в массовом сжигании травы, чтобы она росла гуще прежнего, питая тучные стада, давно пропал. Наши стада уже давно привыкли жить в хлеву и стойле. Сцены же сенокоса носят сугубо постановочный характер в целях отснять рекламный ролик для какого-нибудь «домика в деревне». Но «зашитый» код по весне вновь и вновь срабатывает с четкостью работы механизма автомата Калашникова. Без осечек.
А может, тут иной мотив, вовсе даже не кочевой и не скотоводческий? Может, это огнепоклонничество? А одновременно дань исторической памяти подсечно-огневому методу ведения сельского хозяйства древними славянами? Это когда вырубался и потом выжигался участок леса, чтобы затем на удобренных золой полях растить рожь, а потом, когда поле истощалось, переходить на другой участок. Забрасывать и переходить можно было бесконечно долго – страна-то огромная, и кажется, что нет ни ей, ни богатствам ее ни конца, ни края, только и успевай черпать, да брать, брать да черпать, веря, что будущие поколения придут уже не на эти истощенные подзолистые почвы, а на другие – богатые, тучные и щедрые по отношению к тому, кто «проходит, как хозяин необъятной родины своей».
А может, тут еще что иное? Может, в этом сказывается тайная страсть нашего человека к насильственному, нетерпеливому ускорению всякого обновления? После нестерпимо долгой, вгоняющей в депрессию и излечимой разве что «беленькой» зимы, когда настает наконец весна, то пробуждение, обновление жизни хочется ведь непременно ускорить, даже если придется выкрутить руки матушке-природе и положить ее мордой в родную грязь. Потому что кажется, что естественный ход вещей – это непозволительно долго в наших суровых краях, кажется, что можно не поспеть к счастью сытости нового урожая. И хочется весь этот прошлый, прошлогодний тлен, грязь, отмершие остатки прошлого изничтожить огнем как можно скорее прямо на корню. «Разрушить до основания, а затем…» А затем с удовлетворением и удовольствием наблюдать, как на выжженной земле начинают пробиваться зеленые ростки новой короткой, до следующих заморозков, жизни.
Говорят, что в таких регулярно выжигаемых местах очень быстро утрачивается разнообразие и разноцветие. Но зачем, к чему нам это пресловутое разноцветие, этот плюрализм лютиков, первоцветов и вообще эндемиков? «Пусть расцветают сто цветов» – это ведь тоже не наш лозунг. Нам объем биомассы простой жесткой осоки важнее трепетной и неброской красоты каких-нибудь подмосковных орхидей.
Говорят также, что в Англии есть теперь закон, по которому полагается, прежде чем перепахать поле, стоявшее какое-то время под паром, выгнать оттуда всю поселившуюся живность – разных там полевок, кротов и прочих грызунов и даже лис. Выгоняют разными способами, в том числе, говорят, ультразвуком. Но что для нас всякие там грызуны на фоне задач по ускоренному обновлению жизни! Выжигая старое, мы обычно не мелочимся, не смотрим под ноги, кого это мы там уморили ненароком, словно боясь опустить долу взгляд, напряженно выискивающий будущие покой и счастье где-то далеко-далеко за горизонтом. Мы и помыслить не можем, что что-то путное может быть прямо у нас под носом, под ногами. Оно непременно отстоит в нашем воображении где-то в бесконечном «когда-нибудь потом, потом, потом…»
Впрочем, все может быть гораздо проще.
Выйти на весенний прозрачный простор, окинуть взором полегшую в неравной борьбе с морозами и снегами прошлогоднюю траву, кинуть зажженную спичку или окурок, посмотреть, как это все по-бунтарски споро займется голодными сполохами огня – и бросить стоящему рядом пацану-приятелю: «Смотри, как здоровски горит-то! Клево, скажи?»
То есть можно ведь поджигать и просто так. Чтобы посмотреть, как оно горит.
