Бесценный дар

Мы помним из документальных фильмов о Великой Отечественной войне, когда войска нацистской Германии занимали наши территории, то первым делом устанавливали знаки своего присутствия: указатели населенных пунктов, вывески комендатуры, полиции и т. д. на немецком языке.

На улицах устанавливались репродукторы, из которых звучали бравурные марши и песни, как метод психологического подавления национальных чувств побежденных.

Сегодня наши российские города напоминают оккупированную территорию. И Москва, и Санкт-Петербург, и Иркутск, и Чита, и любой городок районного масштаба, и самый глухой поселок (в наименьшей мере) кричат и пестрят рекламными щитами и названиями на английском языке, а чем дальше на восток, — то и китайскими иероглифами (названия китайских кафе, ресторанов, вещевых рынков).

В больших городах на каждом перекрестке, на каждом десятке метров — рекламные щиты на английском языке. Чужой большинству населения язык подстерегает всюду. В салонах купленных за рубежом автобусов, на бортах автомобилей, на кузовах троллейбусов и трамваев, на машинах такси непременно «TAXI»; на крышах домов и на растяжках над дорогами; на вывесках магазинов, в оформлении витрин и торговых залов, на консервных банках и коробках сока, на обертках конфет, на упаковках жвачки; на лекарствах, на нижнем белье, на джинсах, на верхней одежде, на обуви и головных уборах; на визитных карточках, на авторучках, на школьных тетрадях; на рюкзаках и палатках; в названиях рекламных и торговых фирм, всевозможных агентств и обществ, банков и в рекламных роликах, в телепрограммах т.д. и т.п.

Ситуация — абсурднее не бывает. Нет другой страны в мире, где бы так бездумно, раболепно вытесняли свой родной язык. Неужели преклонение перед Западом так сильно, что государственные органы не способны противостоять этой стихии? Да и стихии ли? Стихия не бывает так целенаправленна и последовательна.

Невольно возникает сравнение России с американскими колониями, когда с неколебимым упорством мы называем Государственную Думу Белым Домом; у нас нет Сената, но есть сенаторы; у нас нет губерний, но есть губернаторы, а все эти мэрии, муниципалитеты так ли удобовыговариваемы и привычны родному слуху? А в российских СМИ деньги считают исключительно в долларах.

На улице Советский, да, наверное, и в других местах есть рекламный щит гостиничного комплекса «ZveZda». Исконно русское слово написано латинскими буквами. Можно, скажем, понять, когда название фирмы, к примеру, — «Canon» пишется по-английски. Но на кого рассчитана «ZveZda»? На иностранцев, перед которыми готовы «стелиться» «новые русские», но и они скорее бы поняли это слово, оформленное русскими буквами «Звезда», — заглянул в словарь и — все ясно. Смысл же этого нового словообразования они не поймут никогда. Абсурд? Абсурд. И никому из государственных чиновников нет до этого дела.

Понятен уровень культуры «звезданутых» дизайнеров и рекламных агентов. Но должен же быть государственный контроль над тем, что происходит в государстве, тем более в такой ответственной, прямо воздействующей на сознание, сфере, как реклама.

Если все эти вывески рассчитаны на иностранцев, приезжающих в Россию, в надежде что-нибудь им продать, то это опять-таки глупо, так как иностранцы все могут купить у себя дешевле и качественнее, а нашу продукцию, в основном китайского производства, они не покупают. Неужели в погоне за долларом навсегда осталось где-то в истории элементарное чувство национального достоинства или его вполне компенсируют набитые долларами карманы?

Кто из руководителей нашего государства хоть однажды озаботился тревожным состоянием языка? Никто. Закон о языке, принятый Государственной Думой и подписанный президентом, — это закон о бюрократическом использовании языка. В законе ни слова не сказано о языке, как о нравственно-духовной основе народа, о защите языка от искажений и разрушений там также не говорится. Но в западных странах, примером которых, как фиговым листком, любят прикрывать свою срамоту либералы, есть не только законы, оберегающие язык, но, скажем, во Франции существует должность языкового полицейского. Французы понимают серьезность данного вопроса. Так давайте брать у Запада лучшее, что у них есть, сохраняя свое сокровенное, что принадлежит только нам. Но наших либерал-реформатов, как бомжей, интересуют только цивилизованные помойки.

В языкознании есть понятие «диахрония», означающее, что язык изменяется во времени, и может наступить такой момент, когда он перестает использоваться в сфере общения. И мы знаем такие мертвые языки. Можно, конечно, надеяться, что наш великий и могучий русский язык, как явление нравственное и духовное, сам справится с грозящими ему опасностями, как это бывало раньше, но в настоящее время без нашей помощи этого не произойдет.

В русской истории уже бывали увлечения и французским языком и немецкой философией, известно, чем все это закончилось. К началу XIX века представители русской аристократии офранцузились так самозабвенно, безоглядно, что их отпрыски уже не говорили по-русски. А когда орды цивилизованных варваров под предводительством Наполеона ринулись в наши пределы, зов родной речи оказался сильнее легкомысленной моды. Так неужели снова для возврата в отчие рубежи родной речи нам необходимо прямое иноземное вторжение?

Валентин Распутин в слове, произнесенном на Всемирном Русском соборе, посвященном 60-летию Победы в Великой Отечественной войне, сказал: «Что такое оккупация? Это устройство чужого порядка на занятой противником территории. Отвечает ли нынешнее положение России этому условию? Еще как! Чужие способы управления и хозяйствования, вывоз национальных богатств, коренное население на положении людей третьего сорта, чужая культура и чужое образование, чужие песни и нравы, чужие законы и праздники, чужие голоса в средствах информации, чужая любовь и чужая архитектура городов и поселков — все почти чужое, и если что позволяется свое, то в скудных нормах оккупационного режима.

Чужое настоящее… и что же? — чужое будущее? Но чужое будущее — это уже окончательно победившее, из оккупационного превратившееся в оседлое и хозяйское свое. Вот такая перед нами перспектива, если наше сопротивление останется столь же вялым и разрозненным».

Конечно, защитники у родного языка есть и будут, но пока они как партизаны на оккупированной территории. К примеру, в Иркутске уже прошли три конференции «Наш дар бесценный — речь». И что? Газеты, телевидение, радио заинтересовались этими проблемами? Письма наши, отправленные депутатам, имели какое-то продолжение? На них никто не ответил. И в беседах на эту тему депутаты говорят: это вопрос, который решается на уровне Государственной Думы. Круг замкнулся в очередной раз.

Партизанское движение — не лучший способ защиты государства. Но когда регулярные войска бездействуют, другого способа борьбы нет. И если в нас еще есть любовь к России, к русскому языку, надо звонить во все колокола, использовать все методы борьбы за свою самобытность и национальное достоинство. Язык наш — последний оплот, последняя крепость, за стенами которой мы можем спастись от смерти как народ, если будем защищать эту твердыню.